Неточные совпадения
«Куда, к черту, они засунули тушилку?» — негодовал Самгин и, боясь, что вся вода выкипит, самовар распаяется, хотел снять с него крышку, взглянуть — много ли воды? Но одна из шишек на крышке отсутствовала, другая качалась, он ожег пальцы, пришлось подумать о том, как варварски небрежно относится прислуга к вещам хозяев. Наконец он догадался налить в трубу воды, чтоб погасить
угли. Эта возня мешала думать, вкусный запах
горячего хлеба и липового меда возбуждал аппетит, и думалось только об одном...
Она величественно отошла в
угол комнаты, украшенный множеством икон и тремя лампадами, села к столу, на нем буйно кипел самовар, исходя обильным паром, блестела посуда, комнату наполнял запах лампадного масла, сдобного теста и меда. Самгин с удовольствием присел к столу, обнял ладонями
горячий стакан чая. Со стены, сквозь запотевшее стекло, на него смотрело лицо бородатого царя Александра Третьего, а под ним картинка: овечье стадо пасет благообразный Христос, с длинной палкой в руке.
В
углу двора, между конюшней и каменной стеной недавно выстроенного дома соседей, стоял, умирая без солнца, большой вяз, у ствола его были сложены старые доски и бревна, а на них, в уровень с крышей конюшни, лежал плетенный из прутьев возок дедушки. Клим и Лида влезали в этот возок и сидели в нем, беседуя. Зябкая девочка прижималась к Самгину, и ему было особенно томно приятно чувствовать ее крепкое, очень
горячее тело, слушать задумчивый и ломкий голосок.
Напротив, в Святки, в светлый день, в веселые вечера Масленицы, когда все ликует, поет, ест и пьет в доме, она вдруг, среди общего веселья, зальется
горячими слезами и спрячется в свой
угол.
Горячий стакан явился, я выхлебнул его с жадностью, и он оживил меня тотчас же; я опять залепетал; я полулежал в
углу на диване и все говорил, — я захлебывался говоря, — но что именно и как я рассказывал, опять-таки совсем почти не помню; мгновениями и даже целыми промежутками совсем забыл.
Завтрак состоял из яичницы, холодной и жесткой солонины, из
горячей и жесткой ветчины. Яичница, ветчина и картинки в деревянных рамах опять напомнили мне наше станции. Тут, впрочем, было богатое собрание птиц, чучелы зверей; особенно мила головка маленького оленя, с козленка величиной; я залюбовался на нее, как на женскую (благодарите, mesdames), да по
углам красовались еще рога диких буйволов, огромные, раскидистые, ярко выполированные, напоминавшие тоже головы, конечно не женские…
В дальнем
углу вокруг
горячих железных ящиков стояла постоянная толпа, жующая знаменитые филипповские жареные пирожки с мясом, яйцами, рисом, грибами, творогом, изюмом и вареньем.
Прибавьте ко всему, мною сказанному, что, подозрив издалека нечто белое, подходишь с сомнением, высматриваешь; то убеждаешься, что это заяц, то покажется, что совсем не заяц, а какая-то белая кость; иногда вся белизна пропадет из глаз, потому что на ходу
угол зрения охотника, заслоняемый и пересекаемый разными предметами, изменяется беспрестанно; наконец, уверившись совершенно, что это заяц, очень редко будешь иметь терпение подойти к нему близко; все кажется, что как-нибудь зашумишь, испугаешь зайца, что он сейчас вскочит и уйдет, и охотник, особенно
горячий, всегда выстрелит на дальную меру…
Коля провел князя недалеко, до Литейной, в одну кафе-биллиардную, в нижнем этаже, вход с улицы. Тут направо, в
углу, в отдельной комнатке, как старинный обычный посетитель, расположился Ардалион Александрович, с бутылкой пред собой на столике и в самом деле с «Indеpendance Belge» в руках. Он ожидал князя; едва завидел, тотчас же отложил газету и начал было
горячее и многословное объяснение, в котором, впрочем, князь почти ничего не понял, потому что генерал был уж почти что готов.
— Слушаю-с, — отвечал тот и только что еще вышел из гостиной, как сейчас же, залпом, довольно
горячий пунш влил себе в горло, но этот прием, должно быть, его сильно озадачил, потому что, не дойдя до кухни, он остановился в
углу в коридоре и несколько минут стоял, понурив голову, и только все плевал по сторонам.
«Шкапы-кабысдохи» паслись на свободе, в вигвамах полуголые медно-красные индейцы сидели вокруг очага и пальцами, должно быть никогда не мытыми, рвали мясо, поджаренное тут же на
углях, и вместо хлеба ели из котелка
горячие жареные орехи, те самые, которые по пятаку за стакан с той поры продавались разносчиками на улицах под названием китайских орехов.
Когда я согласился, он сел на постели, не спуская ног на пол, и уже тоном приказания велел мне поставить сундук на постель, к его ногам. Ключ висел у него на гайтане, вместе с нательным крестом. Оглянув темные
углы кухни, он важно нахмурился, отпер замок, подул на крышку сундука, точно она была
горячая, и, наконец приподняв ее, вынул несколько пар белья.
У него потемнело лицо, а шрам на месте глаза стал красен, как
уголь, и
горячий его шёпот понизился до хрипа.
Старик Пятов иногда сменял Зотушку, когда тот уходил в кухню «додернуть» часик на
горячей печке, а большею частью ходил из
угла в
угол в соседней комнате; он как-то совсем потерялся и плохо понимал, что происходило кругом.
— Но тут на глазах её сверкнули слёзы, и она осыпала Илью
горячими, как
угли, словами: — Я сама, своей волей залезла в эту яму… потому что в ней денег много…
…В тесной и тёмной комнате пили чай, лысый хохотал и вскрикивал так, что на столе звенела посуда. Было душно, крепко пахло
горячим хлебом. Евсею хотелось спать, и он всё поглядывал в
угол, где за грязным пологом стояла широкая кровать со множеством подушек. Летало много больших, чёрных мух, они стукались в лоб, ползали по лицу, досадно щекотали вспотевшую кожу. Евсей стеснялся отгонять их.
От самой постели начиналась темнота, от самой постели начинался страх и непонятное. Андрею Иванычу лучше наружи, он хоть что-нибудь да видит, а они как в клетке и вдвоем — вдвоем. Под
углом сходятся обе лавки, на которых лежат, и становится невыносимо так близко чувствовать беспамятную голову и слышать короткое, частое,
горячее и хриплое дыхание. Страшен беспамятный человек — что он думает, что видит он в своей отрешенности от яви?
Один, услыхав близкий ружейный выстрел, бросается на него, как
горячая легавая собака, оставляя и бабки, и свайку, и своих товарищей — это будущий стрелок. Один кладет приваду из мякины, ставит волосяные силья или настораживает корыто и караулит воробьев, лежа где-нибудь за
углом, босой, в одной рубашонке, дрожа от дождя и холода, — это будущий птицелов и зверолов.
На месте нашей избы тлела золотая груда
углей, в середине ее стояла печь, из уцелевшей трубы поднимался в
горячий воздух голубой дымок. Торчали докрасна раскаленные прутья койки, точно ноги паука. Обугленные вереи ворот стояли у костра черными сторожами, одна верея в красной шапке
углей и в огоньках, похожих на перья петуха.
— Так-с; ну, вам лучше знать. А у Евлампии, доложу вам, — что у меня, что у ней: нрав все едино. Казацкая кровь — а сердце, как
уголь горячий!
Схватили меня, обняли — и поплыл человек, тая во множестве
горячих дыханий. Не было земли под ногами моими, и не было меня, и времени не было тогда, но только — радость, необъятная, как небеса. Был я раскалённым
углём пламенной веры, был незаметен и велик, подобно всем, окружавшим меня во время общего полёта нашего.
Высокие потолки с железными балками, множество громадных, быстро вертящихся колес, приводных ремней и рычагов, пронзительное шипение, визг стали, дребезжанье вагонеток, жесткое дыхание пара, бледные или багровые или черные от угольной пыли лица, мокрые от пота рубахи, блеск стали, меди и огня, запах масла и
угля, и ветер, то очень
горячий, то холодный, произвели на нее впечатление ада.
Воспаленные, широко раскрытые глаза (он не спал десять суток) горели неподвижным
горячим блеском; нервная судорога подергивала край нижней губы; спутанные курчавые волосы падали гривой на лоб; он быстрыми тяжелыми шагами ходил из
угла в
угол конторы, пытливо осматривая старые шкапы с бумагами и клеенчатые стулья и изредка взглядывая на своих спутников.
В комнате пахнет гниющим пером постели, помадой, пивом и женщиной. Ставни окна закрыты, в жарком сумраке бестолково маются, гудят большие черные мухи. В
углу, перед образом Казанской божьей матери, потрескивая, теплится лампада синего стекла, точно мигает глаз, искаженный тихим ужасом. В духоте томятся два тела, потные,
горячие. И медленно, тихо звучат пустые слова — последние искры догоревшего костра.
Бурмистров привык, чтобы его желания исполнялись сразу, он нахмурил темные брови, глубоко вздохнул и тот час выпустил воздух через ноздри — звук был такой, как будто зашипела вода, выплеснутая на
горячие уголья. Потом молча, движениями рук и колена, посадил кривого в
угол, на стул, сел рядом с ним, а на стол положил свою большую жилистую руку в золотой шерсти. И молча же уставил в лицо Тиунова ожидающий, строгий взгляд.
Становой расставил вокруг флигеля сторожей, написал следователю письмо и пошел к управляющему пить чай. Минут через десять он сидел на табурете, осторожно кусал сахар и глотал
горячий, как
уголь, чай.
В сонной тишине, которую равномерное дыхание вдовы делало еще глубже и однообразнее, все ночные звуки приобретали странную, тревожную отчетливость. Потрескивал рассыхающийся комод; возились мыши рядом, в деревянном чуланчике; что-то шуршало в
углах по стенам, и все эти стуки и шорохи будили чутко дремлющую тишину и
горячими, пугливыми толчками отзывались в сердце у Герша.
Нужно прийти, вырвать его из этого темного, вонючего
угла, пустить бегать в поле, под
горячее солнце, на вольный ветер, и легкие его развернутся, сердце окрепнет, кровь станет алою и
горячею.
В
углу, прижавшись к статуе, изображающей безрукого, безносого, с большим угловатым отверстием на груди Аполлона, стояла жена
горячего Франческо Бутронца, немочка Каролина, и с ужасом смотрела на лампу.
Из темных
углов, из «смрадных переулков» приходят женщины — грозные и несчастные, с издерганными душами, обольстительные, как
горячие сновидения юноши. Страстно, как в сновидении, тянутся к ним издерганные мужчины. И начинаются болезненные, кошмарные конвульсии, которые у Достоевского называются любовью.
Висленев тотчас же отпрянул из
угла на средину комнаты и, не скрывая более своих слез, закричал
горячим нервным голосом...
Она не ошиблась: в темном
углу за дверью лежал небольшой тюричек с толокном, леденцами и завернутый в мягкую обертку
горячий, свежеиспеченный пеклеванный хлебец. Бельская сложила все это в карман, едва вместивший сокровища, и уже готовилась покинуть
угол, как вдруг неприятный, резкий голос заставил ее вскрикнуть от испуга.
Засим я помню страшную жажду. Я лежу на своей постели и не могу уснуть от изжоги и странного вкуса, который я чувствую в своем
горячем рту. Отец мой ходит из
угла в
угол и жестикулирует руками.
Прав ли приятель — не знаю, но то, что переживал Васильев, когда ему казалось, что вопрос решен, было очень похоже на вдохновение. Он плакал, смеялся, говорил вслух те слова, какие он скажет завтра, чувствовал
горячую любовь к тем людям, которые послушаются его и станут рядом с ним на
углу переулка, чтобы проповедовать; он садился писать письма, давал себе клятвы…
Та послушно последовала за ним. Домаша плотно затворила за ними дверь и отошла в дальний
угол опочивальни. Ермак Тимофеевич положил обе руки на плечи лежавшей без чувств девушки, низко наклонился над ней и впился в ее губы
горячим поцелуем.
И опять полился поток суровых обличений. И вдруг я опять почувствовал, как кругом жарко, душно и тоскливо… Солнце жгло без пощады и отдыха; нечем было дышать, воздух был
горячий и влажный, как в бане; ласточки низко носились над степью, задевая крыльями желтую траву. Никитин уже исчез из виду. Вдали, на дороге, длинною полосою золотилась пыль, в пыли двигался обоз с
углем. Волы ступали, устало помахивая светло-серыми головами, хохлы-погонщики, понурившись, шли рядом. Все изнемогало от жары…
Ермак Тимофеевич, разгоряченный речью о своей заветной мечте, с
горячими, как
уголь, глазами, был действительно прекрасен.
А как Тамару, пониже спустившись, со второго яруса поближе разглядел, так даже сомлел весь: отродясь таких миловидных не видывал, даром что весь Кавказ с Турцией-Персией наскрозь облетел. В сердце ему вступило, будто
углей горячих глотнул, чуть кубарем сверху на княжеский двор не свалился. Сроду его к бабам не тянуло, — ан тут и заело…